Ю. Муравьев Истина. Культура. Идеал
Скачать 2.27 Mb.
|
Диалектическая лейттема моей теории истины – мысль о том, что на различных этапах процесса познания диалектика истины и заблуждения проявляется по-разному. На более ранних этапах развития познание может осуществляться не только путем перехода от одной относительной истины к другой, то есть путем превращения относительной истины в относительное /22/ заблуждение, но и путем перехода от заблуждения к заблуждению, причем такой переход может означать и в действительности представлять собой развитие познания, этап на пути достижения соответствия человеческих представлений объективному миру. В целом с точки зрения диалектики истины и заблуждения всю историю науки можно условно поделить на три основных этапа. Первый можно назвать «научно-фантастическим»; он характеризуется тем, что истина выступает в нём в форме фантастического представления, а процесс познания реализуется путём перехода от одного фантастического представления к другому. На втором этапе процесса познания истина выступает в форме заблуждения, а сам процесс познания осуществляется в форме движения от одного относительного заблуждения к другому. Наконец, третий этап развития познания, когда истина выступает в форме относительной истины, осуществляется путем перехода от одной относительной истины к другой. Каждый из этих этапов процесса познания знаменует собой отдельную ступень в проникновении в скрытую сущность предметов объективного мира. Глубина этого проникновения в конечном итоге обусловлена степенью развития материальной практики человечества. Именно потому, что все три этапа – звенья единого процесса познания, каждый последующий этап в снятом виде содержит в себе предыдущий. В пределах первого этапа возможно лишь отбрасывание или игнорирование одного концептуального построения другим, ибо они не имеют в пределах нечётко очерченной, но общей для них предметной области точек взаимного проблемного соприкосновения; на втором этапе способом движения познания является конкурентная борьба взаимоисключающих концепций, в которой победа, однако, может быть лишь временной – на этом этапе принципиальная антиномия, таящаяся в предмете и методе овладения им, неразрешима; наконец, на третьем этапе отношения между теориями строятся на принципе концептуального преодоления, «снятия» одной теории другой. Таким образом, на первом этапе альтернативные теории в процессе движения познания могут быть лишь отвергнуты, на втором – опровергнуты, на третьем – превзойдены. Постижение логики развития науки не исключает, а предполагает рассмотрение истории проблем данной науки, только история должна быть взята в строго определенном плане – в плане раскрытия взаимоотношений её идей, гипотез, теорий. Очевидно, что это взаимоотношение в каждой из конкретных наук, подчиняясь общим закономерностям, в то же время отмечено исключительным своеобразием. Истина и заблуждение в этом взаимоотношении выступают в самых причудливых сочетаниях, сквозь которые пробивают себе дорогу общие закономерности соотношения истины и заблуждения. /23/ Раскрыть своеобразие проявления этих закономерностей и означает выявить объективную логику развития той или иной области теоретического знания. В данном случае речь идет об эпистемологическом анализе теоретико-культурных построений: надлежит проследить за складыванием в культуре знаний о культуре, за постепенным выкристаллизовыванием концептуального аппарата, призванного составить в дальнейшем остов соответствующих дисциплинарных структур. Именно этот путь может привести к проникновению в сущность собственно культурных феноменов. Именно таков вклад эпистемологической теории, гносеологического учения об истине в исследование культуры. Весь комплекс порождённых этой ситуацией вопросов, строго говоря, должен был бы рассматриваться широко понимаемой теорией культуры. Однако для того, чтобы они действительно стали предметом полноценного исследования, необходимо было заложить мощные основы более общей теории, если угодно, философии культуры, вообще философии, широко понимаемой теорией познания. Философы-неокантианцы (марбуржец Э. Кассирер, баденцы Г. Риккерт и В. Виндельбанд), ещё в прошлом веке отождествив философию с теорией познания, а теорию познания с философией культуры, первыми, таким образом, ясно поняли эту связь. Осознание этой взаимосвязи – хотя всё ещё смутное – присутствовало так или иначе во всех культурологических разработках 60-80-х годов нашего века. Пик исследовательского интереса к проблеме культуры в теоретическом аспекте на Западе пришёлся на 70-е годы, хотя целый ряд классических трудов в области культурологии сохранили значение, будучи созданы ещё в первой половине века. Немало теоретико-культурных достижений сделано в русле культурной антропологии, этнологии и социологии и других областей, отраслей, школ и направлений гуманитарного знания. На этой основе широкую известность в наши дни приобрели работы таких авторов, как Т. Адорно, Ш.Н. Айзешптадт, Дж. Акерлоф, Х. Альберт, Р. Барт, Р. Бенедикт, Ф. Бенетон, М. Бертран, Л. & С. Бинфорд, М. Блаут, Ф. Боас, К. Бруннер, Дж.А. Бун, А.Р. Вайда, П. Вайзе, А. Вежбицкая, В. Вельш, Г. Ганчев, К. Гирц (Герц, Гиртц), Дж. Грант, У. Гудинаф (Гудиноу), Д. Диков, Р.К. ван Дюльмен, Б. Доре, А. Жирар, Ф.Д. Кертин, Р.М. Кизинг, Ж. Кильен, В. Келли, Кл. Клакхон, Р. Клибански, М. Коул, АЛ. Кребер, К. Леви-Строс, Д. Лукач, К. Манхейм, Б. Меггерс, Дж. Мердок, С. Нидерман, А. Оланд, Г. Олпорт, Х. Ортега-и-Гассет, М. Оссовская, А. Печчеи, Р.А. Раппапорт, Р. Редфилд, П. Сорокин, С. Скрибнер, Н. Смелзер, Ч. Сноу, Г. Терборн, Дж. Тернер, О. Тоффлер, Л.А. Уайт, Э. Фромм, М. Фридман, М. Фуко, Ю. Хабермас, М. Харрис, Й. Хейзинга, М. Хоркхаймер, Д.Р. Хофштадтер, Е. Шацкий, А.К. Швейцер, Д. Шнейдер, М. Элиаде и многие другие. Разнообразие школ и направлений, к которым /24/ принадлежали все эти мыслители, внёсшие каждый по-своему вклад в развитие культурологии, даже если они и не пользовались этим термином (во Франции, в частности, такое понятие вообще не употребляется), только подчёркивает универсальность интереса современников к теоретическим проблемам культуры. На это же время приходятся многочисленные труды в области теории культуры, принадлежавшие перу таких отечественных авторов – и маститых и не очень, – как М.С. Аженов, И.И. Антонович, Ц.Г. Арзаканьян, Э.А. Баллер, В.С. Библер, В.Н. Борисов, Е.А. Вавилин, А.Я. Гуревич, П.С. Гуревич, В.Е. Давидович, Ю.Н. Давыдов, О.И. Джиоев, Т.А. Зайцева, А.А. Зворыкин, Н.С. Злобин, В.П. Иванов, Э.В. Ильенков, М.С. Каган, В.Ж. Келле, Г.С. Кнабе, М.Я. Ковальзон, Л.Н. Коган, В.А. Конев, Л.В. Коновалова, В.А. Кругликов, С.Б. Крымский, Е.И. Кукушкина, М.А. Лифшиц, А.Ф. Лосев, Ю.М. Лотман, Э.С. Маркарян, В.М. Межуев, В.М. Мейзерский, Б.А. Парахонский, М.К. Петров, В.Д. Плахов, Н.С. Розов, В.Н. Романов, Ю.И. Семенов, Л.В. Скворцов, Э.Ю. Соловьев, ВЛ. Соскин, Л.Н. Столович, Г.М. Тавризян, С.В. Туманов, Е.Л. Фейнберг, В.П. Фофанов, А.А. Хамидов, И.Е. Ширшов, Е.М. Штаерман, В.Н. Ярская, А.И. Яценко и другие. У одних авторов в виде развитых концептуальных построений, у других в виде отдельных вскользь брошенных замечаний намечались контуры таких культурологических построений, которые вплотную подводили к пониманию природы культуры и осознанию необходимости вычленения концептуальных инвариантов из бесконечного разнообразия подходов к культуре и трактовок культурных феноменов. И тем не менее приходится с сожалением констатировать, что в нашей литературе ничего даже отдалённо напоминающего общую постановку проблемы соотношения истины и культуры до сего времени не было. Отдельные ссылки на культурную детерминированность познания вообще и попытки общемировоззренческого подхода к истине, разумеется, встречались. Были и важные исключения. В числе последних весьма симптоматичные работы двух исследовательских групп – В.С. Библера и его учеников, а также группы киевских исследователей из Института философии Украины. Своеобразие трактовки культуры этими авторами заслуживает внимания – тому и другому подходу в тексте отведено подобающее место. Однако даже в трудах наиболее проницательных исследователей теоретико-познавательный анализ категориального аппарата культурологии не был представлен вовсе. К многочисленным упомянутым выше причинам этого следовало бы прибавить еще одну – и едва ли не самую важную – сложившееся разделение труда среди исследователей – следствие разделения труда в общественном производстве, которое, как показал К. Маркс, лежит в основе социальных процессов отчуждения. /25/ Все эти исследовательские направления разрабатывались порознь – диалектика истины в отрыве от раскрытия культурной детерминации познания. Та же тенденция доминирует и теперь: культурная детерминация познания под именем социальной, социоцентричной и т.д. рассматривается без теоретико-познавательной. И уж вовсе неизвестно откуда взялись проблемы статуса науки – строго говоря, без истинностной оценки знания вопрос о статусе неразрешим, а между тем попытки решать проблемы статуса знания не прекращались. Знаменательное перекрестье эпистемологии и социологии познания породило поток литературы, посвящённой исследованию механизмов развития научного знания. В наши дни особенно актуальной стала необходимость проанализировать весьма существенную для современной методологической мысли тенденцию к социологизации и историзаци науки – тенденцию, которая действует на фоне общего усиления внимания к культурным факторам развития познания. Первоначальную формулировку эта тенденция получила в уже упомянутых спорах интерналистов и экстерналистов, которые, начиная со второй половины 20-х годов с переменным успехом пытались обосновать преимущественную значимость для развития науки либо её имманентных законов, либо социального контекста, в котором она существует. Ныне преобладающей, бесспорно, стала позиция, согласно которой определяющую роль в развитии науки играют социокультурные факторы; это позволило говорить о своего рода «социологическом повороте» в методологии научного познания. Вместе с тем противники социологической и сторонники когнитивистской ориентации в методологии научного познания лишь потому не исчезли из философского «актуалитета», что за ними была своя «правда»: ведь что ни говори – имманентная логика развития научного познания, обусловленная самим характером объекта, существует. И если не закрывать глаза на влияние социокультурных факторов, а, напротив, принимать его во внимание, – точку зрения когнитивистов-интерналистов на развитие научного знания можно корректировать, конкретизировать, но нельзя полученные ими результаты счесть выморочным имуществом – у него немало наследников. Просто весь вопрос придется переформулировать: суть не в том, что социальные факторы влияют на эволюцию научного познания, а в том, можно ли счесть эти влияния определяющими его ход и результаты. Споры эти не закончены ныне ни у нас, ни на Западе. Но они отнюдь не бесплодны: кое-что в этой сфере стало гораздо яснее. Во-первых, обнаружилось, что эти споры нельзя ограничить областью методологии научного познания, «философией науки» или историко-научными изысканиями: неизбежен выход в широко понимаемую теоретико-познавательную сферу. /26/ Во-вторых, выявляется компрометирующее родство социологического поворота в теории познания с традиционным теоретико-познавательным релятивизмом, а попытки его глашатаев откреститься от обвинений в релятивизме всё-таки больше похожи на заклинания, чем на доводы. В-третьих, вo всех дискуссиях о социальной детерминации познания всё явственнее ощущается тоска по истине как такой инстанции, которая одна позволяет сохранить преемственную связь «классической» теории познания с новейшей расширительной трактовкой гносеологической проблематики: границы гносеологии широки, но – благодаря присутствию истинностной инстанции – не беспредельно широки. Драматичную эволюцию взглядов на науку в культуре можно проследить по произведениям таких западных авторов, как Х. Альберт, Р. Ауди, A. Айер, Р.Дж. Бернстайн, М. Вартофский, Г.Х. фон Вригт Дж. Гаттинг, М. Жакоб, М. Каллон, Р. Карнап, Т. Кун, Ж.-П. Курсьяль, И. Лакатос, Л. Лаудан, Л. Масгрейв, К. Мозер, У. Ньютон-Смит, Х. Патнем, М. Полани, К.Р. Поппер, Р. Рорти, П. Росси, Ф. Саппе, Дж. Сомервилл, И. Стенгерс, Н. Стокмен, Ст. Тулмин, А.Н. Уайтхед, П. Фейерабенд, М. Хессе, Й. Хинтикка, Дж. Холтон, П.Д. Хэмлайн, А.Ф. Челмерз, Й. Элкана и др. В отличие от области гносеологии, где идеологическая инквизиция строго следила за верностью довольно убогому варианту теории отражения, и культурологии, которая вообще была подозрительно немарксистской, сфере философии и социологии науки у нас повезло больше: советская научная общественность довольно рано почти беспрепятственно стала знакомиться с основными достижениями западной мысли в этой сфере по переводам, рефератам ИНИОН АН СССР, пересказам и творческому обсуждению механизмов научного познания, становлению научных дисциплин, институтов и дисциплинарному статусу научного знания в статьях и монографиях таких авторов, как, например, Н.С. Автономова, Л.Б. Баженов, И.В. Блауберг, П.П. Гайденко, Б.С. Грязнов, И.Т. Касавин, В.А. Лекторский, С.Р. Микулинский, Э.М. Мирский, Е.П. Никитин, А.П. Огурцов, М.А. Розов, В.Н. Садовский, Б.А. Старостин, В.С. Степин, Л.С. Сычева, В.С. Черняк, Б.Г. Юдин, Э.Г. Юдин и многие другие. Нерешённость проблемы дисциплинарного статуса знаний сказывается, разумеется, и на гносеологических знаниях, а выражается это в данном случае в размежевании между гносеологией как таковой, методологией научного познания, так называемой «логикой научного исследования», мифической «когнитивистикой» и т.д. Независимо от воли и желания исследователей, исследовательских групп или научных сообществ здесь реально происходит разделение тематики исследований, которое, конечно, не может не сказаться на характере разработки проблем теории познания. Отвергая гиперкритицизм в /27/ отношении к науке, принёсший, я считаю, больше вреда, чем пользы, нужно всё-таки заметить, что высшая ступень познания – рациональное познание – не отделено непереходимой гранью от остальных познавательных феноменов и процедур – более того, научное познание во многом зависит от того, что происходит «по соседству» – во всей толще культуры, где есть и то, что враждебно познанию – и всё-таки полезно для него. Смысл этого парадокса становится яснее, когда определяется естественный круг несистемных феноменов, из которого культура черпает своё богатство. Вся история проблемы истины в культуре и самый последний – современный – этап в её развитии вплотную подвели к новому качественному скачку в понимании природы истины и тем самым всей гносеолого-эпистемологической проблематики вообще. Происходит знакомая процедура «оборачивания метода»: выступающая здесь в страдательной роли культурология становится сама источником новаций в гносеологии. Синтез предшествующей аналитической работы и серьёзные инсайты в пограничные области помогают уточнить исходные рубежи и примерные границы последующего рискованного, но неизбежного броска в непознанное. Эти надежды и диктуют необходимость постановки нескольких ближайших исследовательских задач, которые будут здесь предварительно сформулированы. Уже фигурировавшие в этих вводных замечаниях идеи выступают отныне в роли конкретной программы развития марксистской по генезису и трансмарксистской по интенциям гносеологии в связи с постановкой проблемы истины в культуре, раскрытием той теоретико-культурной перспективы, которая позволит наметить общий абрис будущей теории культуры. Это значит, что из истории культуры только тогда будут извлечены полезные уроки, когда наша познавательная ситуация не будет рассматриваться как уникальная, то есть когда между историей и современностью будут наведены все нужные теоретико-культурные мосты. Это значит также, что все без исключения современные взгляды на проблему истины должны подвергнуться не просто критике: из современных концептуальных построений должны быть извлечены по возможности все содержащиеся там моменты истины, которые дают этим построениям право на существование; при этом гораздо важнее самого извлечения определить, какая именно крупица истины содержится в том или ином концептуальном построении, в какой мере и как именно значение этой крупицы, фрагмента, зерна – преувеличено гипертрофировано, «раздуто», абсолютизировано; наконец, каково реально место этого момента истины в общей теоретико-познавательной системе знания. Итак, учтя обозначенные в этом введении волнообразные движения теоретико-познавательной проблематики в осмыслении проблемы истины и культуры, напомню некоторые итоги предшествующих эпистемологических /28/ разработок в области теории истины и одновременно намечу антиципативно некоторые звенья будущих выводов, формулируя теоретические задачи данного исследования соответственно трём его теоретическим целям. Первая цель – развитие культурологически ориентированного учения об истине – была конкретизирована в ряде специфических задач:
Высокая степень ангажированности «обществоведов», о которой шла речь, привела к практически полному исчезновению у нас марксистской теории социального процесса, и потому отчасти столь сильно охранялись границы – разделение труда между «чистыми» гносеологами и «философами-обществоведами». Максимум, до которого доходила бесстрашная критическая мысль – внятная мольба о позволении «дополнить» гносеологический подход к иллюзорному сознанию культурологическим, социологическим, лингвистическим, психологическим и проч. Такой «принцип дополнительности» выглядит полным абсурдом: ведь суть категории «заблуждение» может раскрыть только гносеология – дополнять чем бы то ни было предстоит потом. Другое дело – вызревшая в культуре необходимость трактовать широко саму гносеологию. Старые рамки её, действительно, слишком тесны: наше понимание субъекта, объекта познания и познавательного отношения давно уже отошло от классических схем, не изменявшихся в принципиальных моментах по крайней мере со времён Канта. Но не «дополнение» и, тем более, не отказ от этого вечного завоевания философской мысли, а выработка принципиально нового единства на более широкой основе – таков, видимо, единственно возможный способ, каким гносеология, а тем самым и философия вообще, может сохранить значение для всех видов и форм познания, возможных в культуре. /30/ Между тем вряд ли вызовет сомнение необходимость выхода за рамки даже и так расширительно истолкованной гносеологии, когда рассматривается весь круг вопросов, связанных с природой социальных иллюзий: понятно ведь, что рассмотрение того или иного ментального образования в качестве иллюзорного предполагает знание реального положения вещей. Что же имеется в виду, когда речь идет о методологической функции теории истины применительно к обществознанию? Истина об обществе. Таким образом, выход за пределы гносеологии при рассмотрении методологических проблем обществознания неизбежен: истинная теория социальных иллюзий требует истиной теории социума – иного пути для понимания иллюзорности иллюзорного не может быть в принципе. Эти задачи реализованы за пределами данного текста. А в его пределах – реализация второй и третьей из перечисленных целей. Вторая цель – построение категориального аппарата теории культуры в процессе эпистемологического анализа и критического пересмотра наиболее влиятельных концепций в области теории культуры:
Третья цель – проследить динамику культуры и выявить статус культурологического знания:
Общим итогом проделанной работы является принципиально новое понимание теории культуры, методологии исследования культуры и, наконец, теоретико-познавательных возможностей её постижения. Надеюсь, предложенное понимание культуры в свете эпистемологии не только обозначит определённые завоевания, обретения на ещё нетвердой почве культурологии, не только подытожит многолетние предшествующие искания в этой области, но и положит начало новому направлению в /32/ теоретико-культурных разработках. Ведь это становится возможным лишь с того момента, как обоснованы критерии различения научных направлений, что в свою очередь предполагает уплотнение исследовательской сети, которая сама по себе имеет тенденцию к дифференцированию, целлюляризации, всё более жёсткому обозначению границ. В данном случае в противовес философии культуры с её культурологизмом, в полемике с ним эпистемологическими средствами строится особого рода экспериентная теория культуры, способная, по мысли автора, вместить, впитать в себя выявленные в процессе теоретико-познавательного анализа жизнеспособные моменты других теоретических построений. Применительно к области теории познания вопрос о методологических основах исследования выглядит странно: сама теория познания как раз вырабатывает такие методологические основы, поскольку теория познания, обращённая в действие, выступающая как инструментарий вместе с самой этой деятельностью – это как раз и есть методология. Так что по отношению к данной предельно широкой теме вопрос о методологии может быть осмысленным только таким образом, что вся предшествующая теория познания выступает как методологическая база исследования. Всё то гносеологически ценное, что виртуально может быть использовано для разработки актуалитетов теории познания – всё это составляет методологическую базу исследования. Ограничения касаются здесь лишь индивидуальных возможностей каждого автора в осмыслении всего пути философских, гносеологических исканий человечества, а также общемировоззренческих ориентаций, поскольку эти последние по большей части носят a priori взаимоисключающий характер и предполагают выбор. В данном случае такие предпочтения приводят на путь своего рода трансмарксистской теории познания, которая и представляет потому методологическую основу исследования и которая в данном случае – в отличие от каких бы то ни было других наук – не предшествует исследованию, а парадоксальным образом создаётся в процессе самого исследования. Теперь остаётся обозначить, что именно сделано в теории истины, прежде чем эта теория стала почвой и атмосферой развития категориального аппарата теории культуры. За рамками этой книжки – в другом труде мною показано:
Здесь же – в этой книжке – сделаны эпистемологические выводы применительно к культурологической проблематике и показано:
К непосредственному рассмотрению того, как получены эти выводы, я теперь и перехожу. /35/ Но обоснование преднайденных выводов – это, как давно известно, совсем иная работа, чем само исследование. А в этой исследовательской перспективе – вопрос об утопичном и реальном в социальных идеалах. Утопия строится как субъективная картина будущей объективной реальности. Понятно, что создать такую картину без соотнесения с реальностью проще простого: фантазия в избытке, ответственности никакой. Другое дело – когда сознательно ставится задача предвосхищения будущего в расчете на реализацию. Тогда образ будущей реальности должен, во-первых, сохранять внутреннюю непротиворечивость, во-вторых, следовать из картины настоящего. Утопия – реализация идеала. Но реализация возможна только в случае реальности исходного пункта. Не то с утопией. Утопист, убеждённый в реальности исходного пункта, в действительности исходит из фикции. Таким образом утопия – идея второго порядка. Утопия – это фантазия на почве иллюзии. Материализм дезыллюзивен. Он атарактивен и не питает надежд. Он ироничен по отношению к социальным оптимистам-пессимистам. Именно поэтому ему принадлежит особое место в разработке социальных идеалов. Но это уже особый сюжет... /36/ |
Похожие:
 | Основные понятия: познание, истина, гносеология, агностицизм, рационализм, сенсуализм, эмпиризм, конвенционализм, относительная истина,... | | Техника безопасности на уроках физической культуры / Составители; Муравьев В. А., Созинова Н. А. — М.: СпортАкадемПресс, 2001 |
 | ... |  | Господь наделил властью. Существует много вибхутимат-саттв повелителей, или богов, обладающих какими-то особыми силами, но Абсолютная... |
| Ключевые слова: истина, правдоподобие, пробабилизм, вероятностное знание, история философии | | Истина не есть предметная объектная реальность. Первожизнь до разделения на cубъект и объект. Ступени сознания. Прагматическое, марксистское... |
| Вероятно, истина существует. Но истины не бывает общей, одной на всех. Это не спальный мешок в туристической палатке. Истина – это... | | Истина же профанирована. Более того, святость возрастает в той мере, в какой уменьшается истина, а иллюзия при этом возрастает, да... |
| «истина» осуществляется диахронически, что позволяет сосредоточить внимание на динамике изменений смысловых потенций этих концептов... | | Если слово «философия» означает любовь к мудрости, то значит, ее назначение состоит в наиболее совершенном постижении истины. Истина... |
Разместите кнопку на своём сайте: